Упрощенная HTML-версия
Поэт Леонид Губанов — легенда шестидесятых годов. Звезда на литера-
турном небосклоне, вспыхнувшая на излете той эпохи, которую ныне назы-
вают «оттепелью». Первая публикация во всесоюзном журнале «Юность»,
вызвавшая гневную критику блюстителей соцреализма, закрыла для него
двери отечественных издательств, но сделала его имя известным на Западе.
Скандальной известности Губанову прибавила и организация СМОГа
(Самого Молодого Общества Гениев) — сообщества непризнанных писате-
лей и художников, противопоставлявших себя официальному искусству.
Смогистам не удалось сохранить свою организацию в условиях тоталитар-
ной системы, но Губанов продолжал писать стихи и читать их — на квар-
тирах друзей и поклонников, а то и вовсе случайных знакомых. В своих
воспоминаниях современники пытались передать то ощущение, которое
они испытывали, слушая Губанова: его чтение сравнивали то с молитвами,
то с шаманским камланием, то с причетами юродивых. Сходились в одном:
равного Губанову по силе воздействия на аудиторию среди московских по-
этов не найти. Он сам, вероятно, понимал это, поэтому в стихах больше
ориентировался на звук и на метафору, чем на форму и сюжет.
«Леня был подлинным самородком», — написал Евгений Евтушенко
уже после смерти Губанова, в 1989-м. Юрий Кублановский позже добавил:
«Самородок крупный, редкой породы, необработанный, в принципе шли-
фовке не поддающийся». Андрей Битов вспоминал: «Его чтение стихов
было энергичным и мощным. Я воспринимал общий поток энергии, об-
щую мощь вот этого давления, но разобраться в каких-то смыслах мне на
слух было довольно сложно. Тут ты либо попадаешь в поле, как в музыке,
либо ищешь смысл…»
В семидесятых годах Губанов начал собирать написанное в сборники,
а машинописные их копии дарил знакомым. Продолжал писать, но на зву-
ковых эффектах уже акцент не ставил: «салонное» признание ушло в про-
шлое, созданное им могла сохранить для вечности только бумага. Бумага
донесла до наших дней и другую грань его дарования — рисунки и аква-
рели.
Эта книга — попытка соединить две ипостаси Губанова: художника
и поэта. Попытка представить его наследие во всем спектре — от юноше
ских экзерсисов и набросков до крупных форм, которые столь же мозаич-
ны, противоречивы, немыслимы, неудобны… Попытка сохранить частицу
жизни поэта, заключив ее в рамку кожаного переплета. Он об этом и сам
мечтал: «Умер я, Сентябрь мой, ты возьми меня в обложку…»
Для издательства «Вита Нова» символичным, почти мистическим совпадением яв-
ляется тот факт, что на рисунке-каллиграмме (
публикуется в настоящем издании на
с. 6
), среди выведенных Губановым фраз, цепочки которых образуют его автопортрет,
есть такая: «новая книга Vita Nova».