Упрощенная HTML-версия
25
рвался пальнуть из ружья по рубке капитана, но семья висела на
нем, отымала ружье. Папа все же пальнул дробью вослед кораблю,
да не достал, тот уже был далеко от берега.
Бойе отводил глаза, виновато вилял хвостом, стыдясь оплошки.
К пароходам он с тех пор близко не подходил. Сядет на подмытом
приплеске, посматривает на пароход и озирается на кусты, дескать,
чуть что, дерану в лес, только меня и видали!
К поре моего свидания с семьей должность десятника на дрово-
заготовках крепко уже утомила папу, душа его жаждала перемен,
бурной деятельности — замышлял он податься в начальники рыб-
ного участка, так как по сию пору считал себя непревзойденным
специалистом по обработке рыбы.
Я отговаривал родителя — только что был опубликован гроз-
ный, карающий указ о финансовой и иной ответственности, толко-
вал ему о том, что семья, слава богу, при месте, от тайги питается
мясом, рыбой, ягодами и орехами, мол, воздвиг досрочно Беломор-
канал и довольно с него трудовых подвигов, на что родитель от-
ветствовал коротко и решительно: «Яйца курицу не учат!» И вскоре
после моего отъезда подался-таки на руководящий пост.
Через год я получил от него письмо, которое начиналось словами:
«Пишу письмо — слеза катится...» По лирическому запеву послания
не составляло труда заключить: папа опять проживает в «белом до-
мике». И снова — в который раз! — затерялся, запропал след роди-
теля, оборвалась непрочная, всегда меня мучающая связь с нашей
нескладной и неладной семьей.
Лет десять спустя после встречи с отцом и семьею в Сушкове
попал я на Север по творческой командировке. На сей раз Бог меня
миловал — в Игарке ничего не горело. Последний раз пожар в городе
был неделю назад и уничтожил не что иное, как позарез мне нужное
заведение — гостиницу. Местные газетчики поместили меня в пио-
нерлагерь, располагавшийся на мысу Выделенном — самом сухом и
высоком здесь месте, с которого отдувало комаров, и детишки спали
в домиках без пологов.