Упрощенная HTML-версия
ЧАС Т Ь ПЕ РВАЯ
19
усатый, шестого класса гимназист, бросил учиться и не давал покоюМас-
ловой, приставая к ней. Мать обвинила во всем Маслову и разочла ее.
Нового места не выходило, но случилось так, что, придя в контору, пос-
тавляющую прислуг, Маслова встретила там барыню в перстнях и брасле-
тах на пухлых голых руках. Барыня эта, узнав про положение Масловой,
ищущей места, дала ей свой адрес и пригласила к себе. Маслова пошла
к ней. Барыня ласково приняла ее, угостила пирожками и сладким вином
и послала куда-то свою горничную с запиской. Вечером в комнату вошел
высокий человек с длинными седеющими волосами и седой бородой; ста-
рик этот тотчас же подсел к Масловой и стал, блестя глазами и улыбаясь,
рассматривать ее и шутить с нею. Хозяйка вызвала его в другую комнату,
и Маслова слышала, как хозяйка говорила: «Свеженькая, деревенская».
Потом хозяйка вызвала Маслову и сказала, что это писатель, у которого
денег очень много и который ничего не пожалеет, если она ему понра-
вится. Она понравилась, и писатель дал ей двадцать пять рублей, обещая
часто видаться с нею. Деньги вышли очень скоро на уплату зажитого
у тетки и на новое платье, шляпку и ленты. Через несколько дней писа-
тель прислал за нею в другой раз. Она пошла. Он дал ей еще двадцать
пять рублей и предложил переехать в отдельную квартиру.
Живя на квартире, нанятой писателем, Маслова полюбила весе-
лого приказчика, жившего на том же дворе. Она сама объявила об этом
писателю, и она перешла на отдельную маленькую квартиру. Приказчик
же, обещавший жениться, уехал, ничего не сказав ей и, очевидно, бро-
сив ее, в Нижний, и Маслова осталась одна. Она хотела было жить одна
на квартире, но ей не позволили. И околоточный сказал ей, что она
может жить так, только получив желтый билет и подчинившись осмот-
ру. Тогда она пошла опять к тетке. Тетка, видя на ней модное платье,
накидку и шляпу, с уважением приняла ее и уже не смела предлагать ей
поступить в прачки, считая, что она теперь стала на высшую ступень
жизни. И для Масловой теперь уже и не было вопроса о том, поступить
или не поступить в прачки. Она с соболезнованием смотрела теперь
на ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные,
с худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные,
стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом
и зимой окнами, и ужасалась мысли о том, что и она могла поступить
в эту каторгу.