Упрощенная HTML-версия
День?первый
17
Нанна.
Не напоминай мне о моем горе, ведь Рим — это
уже не Рим, после того как он овдовел, потеряв такую суп-
ружескую пару. Так вот, возвращаясь к моей семье: в пер-
вый день мая мона Мариетта (так звали мать, хотя у нее
было еще прозвище Прекрасная Тина) и сьёр Барбьераччо
(так звали отца), собрав всю родню — дядьев и дедов, ку-
зин и кузенов, племянников и братьев, а также пригласив
целую ораву друзей и подруг, повели меня в церковь при
монастыре. На мне было шелковое платье, подпоясанное
ниткой серого янтаря, шитая золотом шапочка, поверх
которой был надет венок девственницы, сплетенный из
роз и фиалок, надушенные перчатки, бархатные туфель-
ки, и, если я не ошибаюсь, то и жемчуг, обвивавший мою
шею, и все остальное принадлежали Паньине, которая
вскоре после этого ушла в монастырь.
Антония.
Ну конечно ей, а кому же еще!
Нанна.
Убранная как новобрачная, я вошла в церковь,
в которой были тыщи людей, и все разом ко мне оберну-
лись. Одни говорили: «Какую прекрасную невесту полу-
чит Господь!», другие: «Какая жалость отдавать в монахи-
ни такую красавицу!»; кто-то меня благословлял, кто-то
пожирал глазами, а кто-то заметил: «Неплохой подарочек
достанется какому-нибудь монаху», но я тогда не поняла
дурного смысла этих слов; и еще я услышала несколько
страстных вздохов и поняла, что они вырвались из глуби-
ны души моего возлюбленного, который во время цере-
монии не переставая плакал.
Антония.
Как, у тебя были любовники еще до того, как
ты стала монахиней?
Нанна.
Ну, надо быть совсем уж дурой, чтобы не иметь
возлюбленного, только у нас все было чисто-невинно. Сна-
чала меня посадили в первом ряду, впереди всех других
женщин, а когда началась месса, поставили на колени