12
Л. Н. Толстой
Погода была холодная, ветреная, так что сугробы намело вы-
ше окон; окна почти всегда были замерзлы и тусклы, и по-
чти целую зиму мы никуда не ходили и не ездили. Редко кто
приезжал к нам; да кто и приезжал, не прибавлял веселья и
радости в нашем доме. У всех были печальные лица, все го-
ворили тихо, как будто боясь разбудить кого-то, не смеялись,
вздыхали и часто плакали, глядя на меня и в особенности на
маленькую Соню в черном платьице. В доме еще как будто
чувствовалась смерть; печаль и ужас смерти стояли в возду-
хе. Комната мамаши была заперта, и мне становилось жутко,
и что-то тянуло меня заглянуть в эту холодную и пустую ком-
нату, когда я проходила спать мимо нее.
Мне было тогда семнадцать лет, и в самый год своей смерти
мамаша хотела переехать в город, чтобы вывозить меня. По-
теря матери была для меня сильным горем, но должна при-
знаться, что из-за этого горя чувствовалось и то, что я моло-
да, хороша, как все мне говорили, а вот вторую зиму даром,
в уединении, убиваю в деревне. Перед концом зимы это чув-
ство тоски одиночества и просто скуки увеличилось до такой
степени, что я не выходила из комнаты, не открывала форте-
пьяно и не брала книги в руки. Когда Катя уговаривала ме-
ня заняться тем или другим, я отвечала: не хочется, не могу,
а в душе мне говорилось: зачем? Зачем что-нибудь делать, ко-
гда так даром пропадает мое лучшее время? Зачем? А на
зачем
не было другого ответа, как слезы.
Мне говорили, что я похудела и подурнела в это время, но
это даже не занимало меня. Зачем? для кого? Мне казалось,
что вся моя жизнь так и должна пройти в этой одинокой глу-
ши и беспомощной тоске, из которой я сама, одна, не имела
силы и даже желанья выйти. Катя под конец зимы стала бо-
яться за меня и решилась во что бы то ни стало везти меня
за границу. Но для этого нужны были деньги, а мы почти