Упрощенная HTML-версия
Рассуждения
20
приходилось бывать. На почетном месте сидела госпожа
настоятельница с господином настоятелем по левую руку,
за настоятельницей шла мать казначейша, рядом с кото-
рой сидел бакалавр, напротив — причетница с наставни-
ком новициев, а затем, одна за другой, все сестры монахи-
ни, и рядом с каждой — монах или мирянин, и так до
конца стола, где разместились служки и послушники.
Меня посадили между проповедником и монастырским
духовником. Потом начали подавать блюда, да такие, что,
думаю, не снились и самому папе. На время первой атаки
разговоры смолкли, так что впору было подумать, что
слово «Молчание», осеняющее зал, где вкушают пищу
священнослужители, всем сковало уста. Вернее, не уста,
а языки, потому что уста как раз издавали звуки в точно-
сти такие, как издают шелковичные черви, когда наконец
подрастают и после долгого воздержания начинают по-
жирать крону деревьев, в тени которых забавлялся бед-
няжка Пирам с бедняжкой Тисбой, да не оставит их Бог
там, как не оставлял он их здесь.
Антония.
Ты имеешь в виду тутовое дерево?
Нанна.
Ха-ха-ха!
Антония.
Чего ты смеешься?
Нанна.
Вспомнила одного толстого монаха. Да простит
меня Бог, но этот монах, который перемалывал пищу
словно жерновами, и у которого щеки были такие толс-
тые, что казалось, будто он играет на трубе, так вот — он
поднес ко рту бутылку и залпом выпил ее до дна!
Антония.
И ведь не дал Господь захлебнуться!
Нанна.
Утолив первый голод, они начали тараторить, да
так, что мне показалось, будто я не за столом, а на рынке, на
площади Навоны, где голоса покупателей, торгующихся
с жидами, сливаются в один сплошной гул. Насытившись,
они стали выбирать на блюдах куриные головки, гребешки