Упрощенная HTML-версия
Рассуждения
18
между матерью, Тиной, и тетей, Чамполиной. Монах на
хорах исполнил короткую лауду, а когда месса кончилась
и мое монашеское одеяние, лежавшее в алтаре, получило
благословение, два священника, тот, кто читал Послание,
и тот, который читал Евангелие, подняли меня с колен и
снова поставили, но теперь уже на скамеечку перед глав-
ным алтарем. Священник, служивший мессу, окропил
меня святой водой, и, пока он, вместе с другими, пел «Те
Deum», а потом еще множество других лауд и псалмов,
с меня сняли мое светское платье и надели монашеское.
В церкви при этом стоял такой же шум, какой бывает
всегда, когда (будь то в Сан-Пьетро или в Санто-Янни)
какая-нибудь девушка, то ли повредившись в уме, то ли
отчаявшись, то ли преследуя какие-то хитрые цели, дает
замуровать себя в крипте, как однажды это сделала я.
Антония.
Да-да, я так и вижу тебя в окружении всей
этой толпы.
Нанна.
Когда церемония закончилась и меня под пе-
ние «Benedicamus», «Oremus» и «Alleluia» окурили ладаном,
вдруг с таким же скрипом, с каким открываются и закры-
ваются ящички для пожертвований, отворилась какая-то
дверь. Меня подняли с колен и повели к выходу, где стояло
в ожидании десятка два сестер во главе с настоятельницей.
Я присела перед ней в красивом реверансе, а она поцелова-
ла меня в лоб и сказала что-то моему отцу, матери и всем
родственникам, которые плакали в три ручья. В тот мо-
мент, когда за мной затворялась дверь, я услышала «Увы!»,
которое заставило вздрогнуть всех присутствовавших.
Антония.
Из чьих же уст вырвалось это «Увы»?
Нанна.
Из уст моего бедного возлюбленного, который,
насколько я знаю, на следующий день подался то ли в ни-
щенствующие монахи, то ли в обсерванты у францисканцев.
Антония.
Несчастный!