Упрощенная HTML-версия
7
Б
олее семидесяти лет прошло со времени пол-
ного снятия блокады Ленинграда. Изменились
мир, страна, город. Давно застроены окраины,
бывшие фронтовой чертой, выросли парки, поса-
женные в честь Победы. Но остались следы снаря-
дов на гранитных колоннах Исаакия, сохранились
осколочные ранения на теле атлантов Эрмитажа,
на памятных плитах храма Спаса на Крови. Эту не-
умирающую материальную память, связанную с ми-
нувшими трагедиями, невозможно зачеркнуть, за-
быть, переписать. Так было, с этим ничего нельзя
поделать. Но есть память иная — человеческая,
эмоциональная, художественная, образная. Она
выборочна и позволяет выделять то, что казалось
важным каждому свидетелю тех блокадных дней
и лет независимо от возраста, жизненного опыта,
профессиональных занятий.
Опубликованные документы и воспоминания
продолжают расширять пространство былого, каза-
лось бы уже охваченного во множестве своих аспек-
тов. Но нет —новые штрихи, неизвестные эпизоды,
забытые лица по-прежнему работают над непрос-
тым восстановлением давней картины. И в этом
контексте произведения, созданные много лет на-
зад в блокадном Ленинграде, приобретают иное
звучание, иной смысл — в молчаливых свидетель-
ствах мы видим то, что не замечали прежде. Одна-
ко если слова глубоко ранят своей откровенностью
и жестоким описанием правды, изобразительные
материалы в большинстве не переходят этические
границы восприятия, не разрушают допустимый
нравственным чувством образ. Образ, созданный не
столько пережитым опытом, сколько душой, воспи-
танной памятью о всей прошедшей жизни. Именно
так случилось с графической серией Каплана, посвя-
щенной Ленинграду, в которой отразилась судьба
провинциального еврейского мальчика, ставшего
художником и преданным, благодарным питомцем
великого города.
ЛЕНИНГРАД
АНАТОЛИЯ КАПЛАНА
Десятки листов серии были созданы по горячим,
в буквальном смысле неостывшим следам и по жи-
вым, полным боли воспоминаниям и явились до-
стойным памятником Ленинграду по многим причи-
нам. В творчестве Каплана, погруженного в глубины
былой, навсегда ушедшей жизни, немного найдется
современных тем, которые бы имели столь сложную,
эмоционально насыщенную природу. Ленинград-
ские пейзажи стали экспериментальным полем для
неожиданных пластических поисков, для открытия
образов и знаков метафорического, поэтического
каплановского языка. Языка, неотрывного от миро-
воззренческих национальных взглядов на основы
человеческого бытия, на сущности понятий жизни
и смерти. Негромкий еврейский плач по перенес-
шему чудовищные муки героическому городу, во-
площенный в черно-белых автолитографиях, стал
символом печали и гордости для всех, кто помнит
о судьбе ленинградцев.
Петроград-Ленинград первой трети ХХ века был
традиционно многонациональным. Особенно уве-
личилось еврейское население, которое получило
право покинуть ненавистную черту оседлости лишь
в годы Первой мировой войны. Октябрьская рево-
люция привлекла в столицы прежде всего еврей-
скуюмолодежь, которая теперь моглажить и учиться
там, где считала нужным. Наконец-то можно было
быть писателем, художником, ученым — не только
евреем. В академии и университеты пришли талант-
ливые, умные, уверенные в своем будущем моло-
дые люди, которые, однако, не порывали с корнями,
с малой родиной, наложившей на их мировоспри-
ятие неизгладимый отпечаток.
Среди них был и Танхум Каплан, которого стали
звать по-русскиАнатолием. Выходец из белорусского
Рогачева, типичного штетла, сохранившего все осо-
бенности старого уклада быта, семейных отношений,
взглядов на окружающий мир, Каплан в 1921 году
уехал в Петроград учиться в Академии художеств