Публикации

С другой стороны, в представлении не нуждаются и художники указанной выше книги. Братья Александр и Валерий Трауготы уже не один десяток лет пребывают в статусе живых классиков книжной иллюстрации. Едва ли найдется хоть один читающий ребенок, кто ни разу не восхищался их рисунками в книжках самых разных авторов самых разных времен и народов. Они создали неповторимый, с первого взгляда узнаваемый стиль, который можно назвать «графической импровизацией», — настолько их рисунки кажутся легкими, непосредственными, словно они рождаются сами собой, без участия автора. Столь же узнаваемо, «по-трауготовски», решены и двести пятьдесят шесть иллюстраций к «Мастеру и Маргарите», еще в 2004 году, задолго до выхода этой книги отмеченные премией правительства Петербурга в области литературы и искусства.
«Вита Нова» издала «Мастера и Маргариту» уже во второй раз. Ранее булгаковский шедевр выходил в серии «Рукописи», где его сопровождали цветные иллюстрации Геннадия Калиновского. Очевидно, новое издание задумывалось как раз «под Трауготов», потому что, кроме оформления, его отличия от предыдущей версии весьма незначительны. Текст романа дан в версии Лидии Яновской и перепечатывается из худлитовского собрания сочинений в пяти томах (с добавлением отсутствующего там фрагмента об Алоизии Могарыче в 13-й главе), том сопровождают статья и комментарии покойного Георгия Лесскиса (на мой взгляд, не слишком удачные), впервые публикуемая превосходная статья Мариэтты Чудаковой «Советский лексикон в романе Булгакова» и небольшая заметка Эраста Кузнецова «Роман М. Булгакова „Мастер и Маргарита" в рисунках Г.А.В. Траугот».
Но доминируют в книге — иллюстрации. Их непривычно много, и решены они тоже непривычно: белой гуашью на черной бумаге с ненавязчивыми вкраплениями цветной пастели, оттеняющей фон. По мнению Эраста Кузнецова, такой прием укрепляет «единства зрительного ряда <...>. Всепроникающая чернота — один из настойчивых и чрезвычайно важных мотивов романа <...>. К тому же белый штрих на черном, в отличие от более привычного черного на белом, способен придавать всему изображению призрачность». И далее: «Предстающее в иллюстрациях кажется фантасмагоричным. Персонажи то и дело как бы раздваиваются, представая одновременно в разных поворотах или фазах движения, сквозь одну фигуру или предмет просвечивают другие <...>, разномасштабные изображения сталкиваются и совмещаются, не образуя иллюзии единого пространства, прямая перспектива беззаботно смешивается с обратной: все неустойчиво и неуловимо, увидено словно в бреду или во сне».
Я привел эти цитаты потому, что в них отражены дух и характер сопровождающих роман иллюстраций. Братья Трауготы — большие мастера, мастера с большой буквы, их манера отточена до совершенства, их техника почти безупречна. Но значит ли это, что булгаковский роман получил наконец конгениальное визуальное сопровождение?
Сделаю шаг в сторону. Кажется, я единственный, которому не нравится фильм «Собачье сердце» (по крайней мере другие такие мне не попадались). Нет, фильм сделан великолепно: режиссерская работа достойна самой высокой похвалы, актерский состав блистателен, оператор, художник, сценарист — все выполнили работу вдохновенно и профессионально. Но, простите, это же не Булгаков! В повести «Собачье сердце» есть множество обертонов и скрытых мотивов; она одновременно и сатирична, и саркастична, и иронична, и лирична, и мелодраматична. Фильм же «Собачье сердце» снят так, будто повесть писал не Булгаков, а Салтыков-Щедрин. Он переполнен мрачным сарказмом, от булгаковской веселости не осталось и следа, сквозь него словно тянется одна заунывная печальная нота. Однако режис сер имеет право на свое прочтение литературного материала. Он может позволить себе быть не интерпретатором, а полноправным творцом нового произведения. Владимир Бортко создал свое «Собачье сердце», а повесть послужила для него только прекрасной основой.
Не то художник-иллюстратор. Его задача — выразить в линиях и цвете эфемерную словесную ткань, визуализировать возникающие при чтении мысли, образы, ассоциации. Конечно, он должен быть не рабом текста, но благодарным наблюдателем, стремящимся проникнуть в разворачивающиеся перед его умственным взором картины, ухватить интонацию писателя, почувствовать его радость и его боль. Таких иллюстраторов было немного. Прежде всего вспоминаются рисунки Физа к романам Диккенса, Достоевский, увиденный Добужинским, гоголевские образы Шемякина. Все они разные, но все объединены одним — при взгляде на них думаешь сначала про тот роман, повесть или рассказ, которые они иллюстрируют. А потом уже вспоминаешь имя художника.
Трауготовские же иллюстрации к «Мастеру и Маргарите» — прежде всего братья Александр и Валерий Трауготы, и только потом уже Булгаков. Казалось бы, нет причин их критиковать, они по-своему совершенны, но и рассматривать их хочется вне контекста всеми любимого романа. Текст и рисунки существуют в книге отдельно, не смешиваясь, — словно вода и масло, словно две чужие друг другу семьи в коммунальной квартире. При этом, несмотря на отмеченную Эрастом Кузнецовым неустойчивость и неуловимость, они порой чересчур прямолинейны. Обнаженная женская фигура, сидящий за шахматным столиком кот, топящий печку человек у меня не ассоциируются ни с Маргаритой, ни с Бегемотом, ни с Мастером. Более убедительны второстепенные, если так можно сказать, «бытовые» персонажи, но и они скорее напоминают героев Зощенко, а не Булгакова.
И вот здесь впору задать вопрос: нужно ли вообще пытаться иллюстрировать «Мастера и Маргариту»? Ведь у каждого есть свой Мастер, своя Маргарита, свои Воланд и его свита. Когда я впервые побывал на Патриарших прудах, признаюсь, был сильно разочарован. Начальные главы романа будто сразу утратили свое обаяние, потускнели, когда таинственное, сказочное место обернулось грязноватым четырехугольным водоемом, окаймленным кривыми деревьями и пыльными дорожками. Так и сейчас: листая выпущенный издательством «Вита Нова» том, я понимаю, что под черной обложкой находится совсем не тот, перечитанный несчетное количество раз роман, а его современный двойник. Пусть он элегантен, опрятен, пахнет свежей типографской краской, но населяют его совсем другие герои. А твои Мастер и Маргарита, к которым ты привык, с которыми проводил бессонные ночи и которые уже стали твоими друзьями, — их эфемерные фигуры прячутся между строк совсем других книг. И увидеть их там можешь только ты.
А эту книгу можно подарить тем, для кого они пока ничего не значат.

Александр и Валерий Трауготы - художники потомственные. Свои иллюстрации они неизменно подписывают тремя инициалами - Г.А.В. Первый принадлежит отцу, Георгию Николаевичу, с которым они начинали делать свои первые книги. Творчество этих художников составило целую эпоху в отечественной книжной графике. Книги с их рисунками, - а это более двухсот томов, - от сказок Андерсена и братьев Гримм до Шекспира и Гоголя - это попытка проникнуть в неизведанное, в иллюзорный мир, где борются возвышенное и низменное, благородство и подлость, любовь и ненависть. И поэтому обращение художников к "Мастеру и Маргарите" выглядит закономерным и естественным.
История этой книги началась несколько лет назад. Летом 2003 года на ярмарке "Невский книжный форум" состоялась выставка станковой графики братьев Трауготов: на черных листах большого формата оживали завораживающие сцены булгаковского романа. Не удивительно, что сразу же после выставки издательство "Вита Нова" предложило художникам продолжить работу и сделать коллекционное издание. Трауготы согласились, и вскоре, еще до выхода книги эти иллюстрации были отмечены Премией правительства Санкт-Петербурга в области культуры.
Издательство предоставило братьям Трауготам полную творческую свободу. Художники по-своему интерпретировали образы, настояли на рисованных буквицах, разработали оригинал-макет. Такая работа потребовала от издательства соответствующего полиграфического исполнения. Для того чтобы сохранить глубокий черный цвет фона, страницы книги были покрыты лаком. А текст самого романа напечатали не на белой, а на жемчужно-серой, сумеречной бумаге, - чтобы подчеркнуть иллюзорность, таинственность, фантасмагоричность булгаковского мира. Переплет из черной кожи, "с кровавым подбоем" - винно-красным форзацем, с шелковым ляссе, с тиснением фольгой в шесть цветов, дополнительно укрепленный корешок - все это делает книгу предметом вожделения любого библиофила. Тираж этого издания - всего тысяча двести экземпляров, при этом семьдесят из них содержат оригинальный офорт братьев Траугот и автограф художников, что делает их поистине бесценными.
Книга снабжена подробным справочным аппаратом. В том вошли специально отредактированные для данного издания подробнейшие комментарии Г.А. Лесскиса, впервые опубликованная статья известного булгаковеда М.О. Чудаковой о советском лексиконе в "Мастере и Маргарите". Есть здесь и статья известного искусствоведа Эраста Кузнецова, посвященная работе Трауготов над "Мастером и Маргаритой", этой вершиной творчества художников.

Как ни странно, этого мастера, члена Французской кинематографической Академии, лауреата дипломов, полученных на венецианском биеннале, художника, которого многие самые известные искусствоведы, не стесняясь, называли гениальным, все-таки в России, на его Родине, знают мало. Хотя постепенно вся мощь его фигуры и его таланта входят в духовное пространство отечественной культуры.
Еще в 1920-м, в трюме корабля, уходившего из Владивостока, набитом беженцами из России, Алексеев, тогда еще совсем юный воспитанник кадетского корпуса, не расставался с блокнотом и огрызком карандаша. Даже тогда он уже умел передать небольшими набросками черно-белую гамму переживаний героев своих портретов. Благо, поводов для горестных мыслей у русских изгнанников было более чем достаточно.
Потом впоследствии, когда в Париже появились первые книги с иллюстрациями Алексеева, на него сразу обратил внимание сам Александр Бенуа Небосклон русского художественного Парижа в
период между первой и второй мировой бойней, как известно, был буквально усыпан звездами первой величины Одно объединение «Мир Искусства», почти в полном составе перебравшееся в столицу Франции, способно было затмить любой талант. Но Алексеевское прочтение Пушкина, Гоголя, Эдгара По заставило обратить на него более чем серьезное внимание
Потому что он, как точно подметил Шемякин, умел владеть какой-то тайной. В своих черно-белых иллюстрациях он мог схватить какой-то нерв произведения. Казалось, его картинки жили по каким-то другим, кинематографическим законам Как однажды сказал наш великий дирижер и знаток книжной иллюстрации Геннадий Николаевич Рождественский, листая книгу с иллюстрациями Алексеева, постепенно начинаешь думать, что смотришь кино.
Кино действительно впоследствии завладело Алексеевым. Но и там, на чужих берегах, во Франции и в Америке, он продолжал служить своей стране. Без громких пафосных слов он достигал вершин, прежде всего опираясь на произведения русской классики
Именно так получилось и с его анимационными, или, проще говоря, мультипликационными фильмами, созданными по мотивам гениальных прозрений Мусоргского «Ночь на Лысой горе» и «Картинки с выставки». Их, конечно, надо видеть. Дымчатые, стремительные силуэты, растворявшиеся в изломанных ритмах Мусоргского, впечатление производят шоковое. Недаром своим главным учителем Алексеева называют Юрий Норштейн и наш лауреат «Оскара» Александр Петров.
«Я думаю, что искусство только тогда является искусством, когда оно содержит в себе открытие. Что-то вроде открытия Таити. Иначе художник становится ремесленником, когда он наперед знает, что будет делать Что касается меня, то я ушел в анимацию
из книжной гравюры потому, что в возрасте тридцати лет почувствовал, что все больше становлюсь ремесленником, знающим, что он будет делать, уже имеющий репертуар своих «трюков», своих концепций книжной иллюстрации или гравюры Тогда как о кино я не знал ничего», - говорил Алексеев в одном из последних интервью на склоне лет в Париже. Слава его тогда была огромной, и он с удовольствием рассказывал о себе репортерам
Действительно, он никогда не мог остановиться на чем-то одном. Казалось бы, после успеха вышедших в конце тридцатых годов с его иллюстрациями «Братьев Карамазовых», «Повестей Белкина» и «Записок сумасшедшего» он мог спокойно жить дальше.
До сих пор эти работы, и особенно иллюстрации к «Братьям Карамазовым», считаются шедеврами Угловатые фигуры, тени, фантастическая игра света, когда кошмары и бред становятся реальностями жизни, - все это он сумел воплотить в полной мере Сцены скандалов Смердя-кова, сделанные словно в опрокинутом кадре, или, как писал знаменитый французский филолог-славист Жорж Нива, выписанный словно «рентгеном» образ блюстителя закона, в черных перчатках и очках, в лучах света. А речь, прокурора рисует перед нами картину грядущего террора.
Мы видим картины гражданской войны, поджог коммунарами дворца Тюильри, обелиск, словно меч, разрубающий готовый рухнуть дворец. Как поразительно современны бывают истинные, подлинные произведения искусства.
Впоследствии Алексеев снова вернется к книжной графике и создаст еще несколько своих шедевров - иллюстрации к «Анне Карениной» и «Доктору Живаго». Сын великого поэта и бессменный публикатор его творчества, Евгений Борисович Пастернак рассказывал, что незадолго до смерти его отец, уже затравленный шабашем в связи с романом и Нобелевской премией, взял в
руки «Доктор Живаго», изданный во Франции с иллюстрациями Алексеева, сказал, что мечтает, когда эти иллюстрации наконец увидят в России.
Примерно в то же время Алексеев создал другой свой шедевр, оформив «Анну Каренину». Скользкий, холодный мир чиновничьего Петербурга, погубивший Анну, был воссоздан им с удивительной ясностью и четкостью.
И все же наибольшую известность во всем мире Алексеев получил как изобретатель игольчатого экрана Творения, во многом определившего компьютерную графику - стержня духовного развития современной художественной жизни и дизайна.
Как и все гениальное, на пер-
вый взгляд, это было очень просто Экран представлял собой большое количество подвижных иголок, укрепленных на большой белой подвижной доске и отбрасывающих на нее тень в виде штрихов И при надавливании на ту или иную часть поверхности длина штрихов увеличивалась,
благодаря чему и создавалось изображение, очень напоминавшее гравюру Именно в этой «гравюрно-офортовой» технике и снял Алексеев свои невиданные до тех пор анимационные фильмы.
И все же вряд ли его имя было бы широко известно в России, если б не племянница Алексеева Елена Федотова, долгое время жившая в Уфе, а ныне одна из главных организаторов изданий и вечеров памяти мастера в Санкт-Петербурге С ее легкой руки Алексеевым «зажглось» питерское издательство «Вита Нова», недавно выпустившее два роскошных тома «Братьев Карамазовых», естественно, с Алексеевс-кими иллюстрациями Оно же опубликовало небольшую, но прекрасно подготовленную книгу «Александр Алексеев «Диалог с книгой», откуда мы и взяли цитаты из статьи Михаила Шемяки-
на. Там же можно прочесть воспоминания тех, кто знал художника, в том числе и дочери Алексеева, а также статьи самых известных киноведов и искусствоведов мира, посвященные великому иллюстратору и аниматору, умершему в 1982 году в Париже и так тосковавшему по России.

Эта книга уникальна. На обороте титула значится: "Настоящее издание отпечатано в количестве одной тысячи двухсот экземпляров, из которых семьдесят выполнены в особых переплетах из черной кожи. Из них № 1-25 в подарочном футляре, содержат оригинальный офорт, с приложением папки с девятью офортами, составляющими графическую сюиту к "Мастеру и Маргарите". Перед нами не музейная опись, а выдержка из издания нынешнего, 2005 года. Нам очень повезло, что в век цифровых технологий и электронных библиотек выходят такие книги!

Иллюстрировать роман Булгакова - занятие не из легких: более пятисот персонажей, пересекающиеся временные пласты, бесчисленные переклички образов и ситуаций... Все это потребовало от художников, братьев Александра и Валерия Трауготов, не просто "знания текста", а создания единого ряда стилистических приемов, позволяющих объединить столь калейдоскопичное повествование. Этим приемом стал черный фон иллюстраций, сообщающий одинаковую иллюзорность, таинственность ирреальному миру Ершалаима и "реальной" Москве.

Глубокая, непроглядная, всепроникающая чернота - один из основных мотивов романа: тьма, пришедшая со Средиземного моря и накрывшая Ершалаим, дымное черное варево, пришедшее с Запада и поглотившее Москву, непроглядная ночь, сквозь которую несется Маргарита на бал к Воланду... И сквозь эту черноту проступают призрачные силуэты, прорисованные белой тушью - Мастер, склонившийся над рукописью, Маргарита с букетом тревожных желтых роз, Воланд за шахматной доской, фигурки на которой - живые. Персонажи множатся, силуэты сталкиваются и совмещаются, растворяются друг в друге и бесследно пропадают во тьме листа. Тонкий росчерк пера - и изображение вспыхивает нежным пятном пастели: перед нами новая картинка, следующая сцена романа... Нужно быть настоящим Мастером, чтобы справиться с такой книгой.

256 иллюстраций, вошедших в книгу, - едва ли треть того, что сделано для этой книги художниками: остались еще многочисленные варианты, эскизы, концовки, виньетки, заставки... Издательство предоставило братьям Трауготам полную творческую свободу. Художники отбирали материал для иллюстрирования, по-своему толковали образы, настояли на рисованных буквицах, разработали оригинал-макет. По сути, это графическая интерпретация, художественное прочтение романа "Мастер и Маргарита". Например, в чертах трауготовского Воланда можно найти сходство с автором романа...

Блестящая работа художников потребовала от издательства соответствующего полиграфического исполнения. Для того чтобы сохранить глубокий черный цвет фона, страницы книги были покрыты лаком. А текст самого романа напечатали не на белой, а на жемчужно-серой, сумеречной бумаге, - чтобы подчеркнуть иллюзорность, таинственность, фантасмагоричность булгаковского мира. Переплет из черной кожи, "с кровавым подбоем" - винно-красным форзацем, с шелковым ляссе, с тиснением фольгой в шесть цветов, дополнительно укрепленный корешок - все это делает книгу предметом вожделения любого библиофила.

Как отмечали выступавшие, это практически первая в мире полноценная биография Хлебникова, по которой его будут изучать многие поколения. В ней собраны факты и — легенды, сопровождавшие Велимира еще при жизни. Причем факты, тщательно отобранные и детально изученные, отделенные от мифологии, делают эту знаковую фигуру Серебряного века еще легендарнее. Чего стоит история о том, как однажды зимой Брики, повстречав Хлебникова, синего от холода в летнем пальто, повезли его покупать шубу. Он выбрал старомодную фасонистую на вате со скунсовым воротником шалью. Лиля дала ему еще три рубля на шапку и отправилась по своим делам, а он на все деньги накупил в японском магазине разноцветных бумажных салфеток и принес ей в подарок.
Таким он был — канонизированный друзьями «Король времени Велимир Первый», «Будетлянин», «Председатель Земшара», над которым издевались уличные мальчишки и наборщики.
Знать Хлебникова наизусть, кроме небольших стихотворений и фрагментов, почти невозможно. И потому такое острое удовольствие доставляют вкрапления этой инопланетной поэзии среди биографическои прозы.

Усадьба ночью, чингисхань!
Шумите, синие березы.
Заря ночная, заратустрь!
А небо синее, моцарть!
И, сумрак облака, будь Гойя!
Ты ночью, облако, роопсь!

Вся мощь его словотворчества выразилась в поэме «Разин» — поистине уникальном явлении русской литературы: более 400 строк, написанных палиндромами, то есть читаемых одинаково слева направо и справа налево! До Хлебникова практиковались однострочные палиндромы. Для него эта «двояковыпуклая речь» не была экспериментом ради эксперимента, он, как отмечает в интереснейшем комментарии Старкина, искал законы времени, пытался противостоять его необратимости, поворачивал вспять хронологию событий. И феноменальный хлебниковскии перевертень «Мы, низари, летели Разиным» столь же значителен, как и «Я иду с мечем судия» Державина.
Корпус текста дополнен великолепными иллюстрациями — их более трехсот. «Никто бы так не  издал!» — отзывались выступавшие на презентации, что применительно к «Вита Нова» звучит трюизмом и тем не менее…
По признанию известного литературоведа Бориса Аверина, читая, он, вопреки привычке,  не посмел делать карандашные пометки на полях.
Сама София Старкина считает, что издать столь шикарную книгу о поэте бессребренике — провокация. Что ж, если и провокация, то в духе футуристов,  пощечина общественному вкусу. Хлебников, чье величие с годами осознается все яснее, эту посмертную полиграфическую роскошь заслужил. Как и разветвленныи сайт www.hlebnikov.ru, который      Старкина создала при поддержке Российского гуманитарного научного фонда — постоянно пополняемую и обновляемую хлебниковскую энциклопедию. Как и еще одно приношение Будетлянину — венок из стихотворений 33 поэтов (составитель Арсен Мирзаев)  изданный той же «Вита Нова».                                            I
Книга Софии Старкинои закономерно завершается двойной концовкой. Сначала стихами Хлебникова о судьбе творца непонятого современниками, — своей судьбе.

Еще раз, еще раз,
Я для вас
Звезда.
Горе моряку, взявшему
Неверный угол своей ладьи
И звезды:
Он разобьется о камни,
О подводные мели.
Горе и вам, взявшим
Неверный угол сердца ко мне:
Вы разобьетесь о камни,
И камни будут надсмехаться
Над вами,
Как вы надсмехались
Надо мной.

Потом — стихами о вечности, в которой ему пребывать:

Когда умираю кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
Когда умирают солнца — они гаснут,
Когда умирэют люди —  поют песни.