Публикации

Санкт-петербургское издательство «Вита Нова», известное любителям книг ориентацией на роскошные, дорогостоящие издания, решило сделать подарок любителям творчества Даниила Хармса. В серии «Рукописи» вышел в свет объемистый сборник текстов этого писателя.
На изготовление переплета пошли   кожа натуральная Cabra Tumble Balacron Prestige Galanta 15500 золотая фольга Kurs Luxor 425   и прочее включая золотого цвета металлические уголки  В книге мож но найти 161 иллюстрацию напечатанную на серой либо желтой бумаге   115 из них — рисунки Юрия Штапакова  выполненные специально для этого издания  остальные — рисунки самого Хармса и фотографии писателя и его ближайшего окружения.

И тексту и иллюстрациям  раскинувшимся на шикарной бумаге  в книге живется вольготно и просторно — настолько что возникает вопрос  как отнесся бы к такой чрезмерной книжной роскоши сам голодныи и холодный в 30-е годы Хармс. Но книга сделана так что эта издательская роскошь Хармсу к лицу.

«Вита Нова» издала циклы произведении Хармса  для взрослых собранные им самим. Это единственный стихотворный цикл Хармса. Управление вещей сохранившийся в списке Геннадия Гора, а также его рукописные книги — рассказы   «Случаи» циклы «Голубая тетрадь» и «Гармониус» и повесть «Старуха». Отметим, что «Голубая тетрадь» и «Гармониус»  воспроизведены здесь впервые. Второй раздел витанововской книги собран из рассказов  стихотворении писем  фрагментов записных книжек Хармса  Сбор текстов и подготовку рукописей к печати осуществили Алексеи Дмитренко и Владимир Эрль  Издание снабжено не только текстологическим и реальным комментариями,  но также  Хроникой жизни и творчества Даниила Хармса составленной Андреем Крусановым.

Можно поспорить о правомерности общего замысла  приведшего на деле к некоторой эклектике.  Иллюстрации Ю. Штапакова настраивают на предвкушение best Хармса, но при знакомстве с книгой возникает чувство неудовлетворенности в сборник не вошли некоторые ставшие хрестоматийными и всенародно известными произведения писателя. На деле получился заново увиденный автор поданный через сколок своей эпохи. Книга «Случаи и вещи»  знакомит с тем как сам Хармс ощущал свои произведения, в каком составе и последовательности он хотел их увидеть презентированными. С одной стороны это делает книгу привлекательной и ценной для академических знатоков творчества Хармса с другой — несколько сужает аудиторию книги из простых читателей. Издательство «Вита Нова», стремящееся создавать книги для новых фамильных библиотек новых российских буржуазных людей, к которым будет обращаться не одно поколение, здесь несколько запуталось в своих целях. Получилась некоторая чрезмерность во всем.

Выдержки из писем и записных книжек обэриута усиливают погружение в хармсовскую субъективность, в которой реальность и ее ломка соединяются даже тогда, когда Хармс пишет любовное письмо любимой женщине. Но в этом случае возникает ощущение нехватки в книге исторических документов, убедительных примет давившей на Хармса реальности, может быть — пары блестящих по своей абсурдности стенограмм допросов писателя.

Одним из самых лакомых кусочков книги получилась последняя ее часть, содержащая хронику жизни и творчества Хармса. Все мои знакомые жадно набрасывались на детские фотографии писателя, на фотопортреты его женщин и друзей Маленький Хармс с сачком для ловли бабочек — одно из самых сильных впечатлений книги. Ведь все помнят: этот ангел, когда подрос, заявлял, что дети — гадость. Художественному оформителю Сергею Борину удалось сделать из каждой записки, обрывка фотографии, рисунка Хармса на пожелтелой странице настоящую эпистолярную драгоценность, заставляющую напряженно всматриваться в полуистертый росчерк писателя с предвкушением разгадывания тайны. Восхитительны фотографии Хармса с Алисой Порет, его фотографии на балконе Дома книги. Писатель выглядит стильным, красивой фотомоделью своей эпохи, начисто лишенным совковости. Весьма уместной здесь оказывается процитированная в хронике жизни Хармса реплика писателя М. Чумандрина (сама эта фамилия выглядит как абсолютно хармсовское детище), — о писателях, «пришедших с буржуазных позиций и отсиживающихся в детской литературе». Загадка, почему гений мирового масштаба Хармс не стал нобелевским лауреатом, застряв на каком-то полудетском оселке…

Драматургия человеческих отношений писателя получила зримое воплощение в фотоколлажах Тамары Мейер, где мы видим ее собственные изображения рядом с вырезанными кружочком изображениями ее возлюбленных. Эти фотоколлажи, как и фотографии жены Хармса, Марины Малич в молодости и в старости, дают какие-то совершенно новые штрихи к образу писателя, раскрывают тайну взаимодействия выжигающего пламени абсурда и нежной жизни.

Удачной получилась хроника жизни и творчества писателя «1928. 7 марта Хармс призван на краткосрочную службу в Красную Армию. "Я попал на военную службу Интересно но противно"» —такие строки, совмещающие перечисление биографических событий и их оценки, цитаты из дневников и писем, превращают чтение в увлекательнейшее занятие.

Рисунки Юрия Штапакова, которые, признаюсь, не произвели на меня сильного впечатления, когда я впервые увидела их на одной из выставок, в самой книге выглядят удивительно адекватно и уместно. «Мы глядели друг за другом в нехороший микроскоп», — эти строки совсем не приходят на ум при рассматривании иллюстраций Штапакова к Хармсу. Картинки как бы провожают в путь первую строчку или дают тела персонажам. Почти никакой интерпретации, разве что вместо кулаков у дерущихся Алексея Алексеевича и Андрея Карловича и им подобных порождений Хармса — какие-то хоботы с бильярдными шарами на концах, хорошо приспособленные для молотьбы ближнего. И лица мультяшные, лимонного цвета, как и подобает нездоровым лицам коренных петербургских жителей. «Что мне делать! Что мне делать! Как писать? В меня прет смысл. Я ощущаю его потребность. Но нужен ли он?» — написал Хармс 9 ноября 1926 года. Рисунок Штапакова вежливо вторит плоти хармсовских текстов, усиливает ее пластику на безнадежно сером фоне филоновского хаосмоса, в паутине которого происходит действо.

Иллюстрации сделаны в технике свободной гравюры сухой иглой на старом затертом пластике. «Когда я нахожу пластик в старых домах я начинаю изучать его фактуру. Там происходит какая-то внутренняя жизнь, там уже есть глубина. Оттуда я извлекаю своих персонажей. Иллюстратор при этом является только передатчиком образов которые существуют независимо от него», — приоткрывает тайну своей художественной техники Юрий Штапаков. Этот прием вежливого цитирования, без агрессии иллюстратора, примененный художником, не стремится соперничать или вступать в диалог с великим усматривателем смыслов. Только плоть, фигурки впавших в бытовое безумие абстрактных граждан и морщинки вечно дряблого и тухлого фона быта-бытия-бития. «Летание без крыл жестокая забава», — как можно прочитать в «Случаях и вещах». Тем более что в последней части книги мы видим некие космогонические философские рисунки самого Хармса.

Во всем этом художественном проекте есть какое-то приятное обаяние получившейся книги, ведущей читателя за собой от внешних пластов творчества Хармса к его внутренним, историческим и биографическим истокам, к авторским саморефлексиям и видениям. Может быть, книга вышла бы более цельной, если бы это была просто книга «Избранного», наилучшего Хармса с рисунками Штапакова, — или книга-хроника жизни и творчества Хармса с фотоматериалами эпохи. Но и в получившейся изобильности есть своя логика. Как бы то ни было, «Случаи и вещи» хочется поставить в дорогой книжный шкап и доставать оттуда лишь иногда — для себя и для своих самых дорогих знакомых.

Таков и “Николай Гумилев” Валерия Шубинского. Красивый “кожаный” корешок с переплетной полосой, “мраморный” переплет, золотое тиснение надписей и уместного декора с “живым” фотопортретом поэта на обложке и даже (невольно вспомнишь одесского гимназиста Петю Бачея с его страстью к изящной школярской канцелярщине) золотая ленточка закладки! Семисотстраничный труд известного петербургского критика и историка литературы, жанр которого не сразу и определишь. Что это? Литературоведческое исследование? Тогда где цеховой жаргон с бесконечными “дискурсами”, “парадигмами” и прочей обязательной маркировкой профессии? И потом — слишком блестящий стиль и слишком увлекательно для труда такого рода: ни малейшего намека на непременно предполагаемую научную скуку и скелетную сухость изложения. Романизированная биография? Тоже нет. Слишком уважительно автор обращается с документальными материалами, не позволяя себе никаких безосновательных полетов фантазии и красивых домыслов. Популярное издание? Извините! Достаточно взглянуть на раздел “Библиография” с его ста пятьюдесятью позициями, из которых пять — электронных, и на благодарственный список в “Предисловии” (не поленилась пересчитать — двадцать семь имен), и невольно вспомнится исчезающее из нынешнего обихода слово “основательность”. Как удалось Валерию Игоревичу за полтора года (именно этот срок простодушно назвал на презентации автор в ответ на вопрос о времени работы над книгой, естественно, вызвав своим невинным признанием негодование литературоведческого сообщества), обработав несметное количество материала, идя строгим путем исследователя, написать по-настоящему художественный, интересный и фактически, и стилистически, и, главное, свежий текст? И о ком? О Гумилеве. О пресловутом “серебряном” веке, на котором, как кажется, ни одного живого места не осталось, ни одной живой детали — все растащено и обмусолено многочисленной армией исследователей, сравнимой разве что с армией пушкинистов.

А получилась в результате, уж извините за невольный плагиат-трюизм, энциклопедия русской жизни (с небольшим экскурсом в африканскую и европейскую, а как без этого у Гумилева?), охватывающая период земной жизни Николая Степановича. Неторопливо и подробно, давая биографическую и неотделимую от нее творческую канву судьбы поэта, автор попутно рассказывает нам и о системе российского гимназического образования в конце ХIХ века (уверяю вас, неспециалист, то бишь обычный читатель, обнаружит там массу любопытного и неожиданного для себя, разрушающего невесть откуда взявшиеся стереотипы), и о студенческой и богемной жизни Парижа начала ХХ века, куда было ринулся Гумилев изучать оккультные науки, и об истории Абиссинии, и о малоизвестных, как бы навсегда заслоненных последующей общенациональной катастрофой страницах Первой мировой войны, и о многом, многом другом… А имена! И какие имена! За каждым — дар, судьба, обжигающее дыхание истории… Один “Указатель имен” занимает тридцать одну (sic!) страницу. И с каждым Шубинский обращается с подобающим уважением и практически врожденным ощущением исторического контекста. Портреты, зарисовки, биографические справки, исторические анекдоты — во всем чувство меры, чувство общей композиции, понимание того, что, как и в каких пропорциях может быть интересно читателю.

И, разумеется, личность самого поэта. Еще в “Предисловии” Шубинский замечает: “От него остались не только стихи, но и Легенда — образ поэта-воина, поэта-путешественника, конквистадора, заговорщика. Вся его сознательная жизнь — от первого африканского путешествия до гибели в застенках ЧК — выстраивается в эффектную и впечатляющую картину. „Я хочу, чтобы не только мои стихи, но и моя жизнь была произведением искусства”, — говорил он незадолго до смерти Ирине Одоевцевой. Можно сказать, что, по крайней мере, отчасти это у него получилось. Биографическая легенда Гумилева покоряла воображение множества юношей в России ХХ века, как биография Байрона в веке XIX”. И уже в середине повествования (глава “Утро акмеизма”) автор с горечью развивает ту же мысль: “Почему-то о Гумилеве-солдате, любовнике, „охотнике на львов” и „заговорщике” — помнят больше, чем о труженике-литераторе. Но настоящим-то был именно этот, последний”. Становление, развитие и насильственная прерванность поэтического дара Гумилева — вот что, безусловно, в первую очередь интересует автора жизнеописания, самого, кроме всего прочего, поэта. И, конечно же, волнует его “место в пантеоне”, отведенное историей Гумилеву — уж больно тесно на серебряновековом Олимпе, уж слишком масштабны соседствующие фигуры. Но уклониться от объективности при всей своей симпатии или, скажем прямо, любви к своему герою Шубинский не в силах: “Потом, с „открытием” Мандельштама, Цветаевой, а чуть позже — Ходасевича, Анненского, Кузмина, Гумилев для читателей-профессионалов оказался несколько отодвинут в тень. Это было несправедливо, но исторически обусловлено. Однако более широкий читательский круг не изменил Гумилеву. Этот „широкий читатель” ‹ … › продолжал упиваться машинописными копиями „Жирафа” и „Капитанов”, а в конце 80-х ринулся раскупать бесчисленные новые гумилевские книги, появившиеся в продаже.

Тот Гумилев, о котором можно прочитать на этих страницах, — другой, гораздо более сложный: мастер, труженик, тайновидец, глубокий и тонкий, хотя и не лишенный слабостей человек. Но если автор этой книги написал ее, то уж точно не для того, чтобы отнять у сотен тысяч людей их кумира. У лубочного, но обаятельного „охотника на львов” и у „упрямого зодчего” (двух образов одной и той же личности, ее проекций на разное культурное сознание) есть одна общая черта — способность внушать к себе любовь. Любовь, которая относится не только к стихам, но и к написавшему их человеку”. Так заканчивает Шубинский свой многостраничный труд о замечательном поэте, авторе, по крайней мере, нескольких абсолютно гениальных стихотворений, без которых непредставимо пространство русской поэзии, возвращая нам этой книгой свежую и звонкую читательскую радость, потому что читать ее — почти забытое удовольствие. Пример того, как оживляет истинный талант любой, казалось бы, заношенный до дыр материал. Не удержусь, чтобы не процитировать два фрагмента одной (sic!) страницы:

“Завтракать Гумилев, когда ночевал „на Тучке”, ходил в ресторан Кинши, на углу Второй линии и Большого проспекта Васильевского острова. В XVIII веке здесь был трактир, где, по преданию, Ломоносов пропил казенные часы”. И второй: “18 сентября появился на свет Лев Николаевич Гумилев, будущий историк, географ, философ, яркий и сложный человек, которого разные люди считали и считают гением и способным верхоглядом, пророком и шарлатаном, диссидентом и черносотенцем… Тираж его трудов, кажется, превысил уже совокупный тираж книг обоих его родителей”.

И напоследок еще одна цитата — из аннотации: “Книга беспрецедентна по охвату документального материала; автор анализирует многочисленные воспоминания и отзывы современников Гумилева, письма и документы (в том числе неопубликованные). В книге помещено более двухсот архивных фотографий, многие из которых публикуются впервые, в приложении — подборка стихотворных откликов на смерть Гумилева”.

На мой взгляд, у издания один недостаток — неподъемная для заработков наших пролетариев умственного труда цена. Ну, что ж. Возьмите у знакомых или в библиотеке. Но прочитайте. Потому что оно того стоит.

Восполнить купюры, доперевести непереведенное, избавить классический перевод М. Шишмаревой и З. Журавской от ошибок и анахронизмов (огромная работа была проделана редакторами двухтомника!) — словом, вернуть «Робинзону Крузо» оригинальный вид, но на русском языке — такова была задача, которую взялось решить питерское издательство «Вита Нова». Так что к именам Шишмаревой и Журавской добавилось имя третьей переводчицы — Анны Шульгат, которая работала над неизвестными российскому читателю прежде кусками. Полный «Робинзон» был дополнен подробнейшими комментариями, снабжен замечательным послесловием К. Атаровой (кажется, оно скоро тоже станет классикой), ссылкой на источники географических сведений в романе Дефо, таблицей дат жизни и творчества писателя, словарем морских терминов, краткой библиографией переводов книги на русский язык. Таким образом издание обрело не только литературную, но и научную ценность. Однако «Вита Нова» не была бы «Вита Новой», если бы не добавила сюда еще и ценность художественную.
Пожалуй, это самое роскошное издание из тех, что вышли за последние годы. Роскошное для гурмана, а не нувориша. Слава богу, дело обошлось без золотых обрезов, орнаментальных рамочек и тому подобных изысков. Конечно, на переплете присутствует золотое тиснение, и его, пожалуй, даже немного слишком, но, возможно, это единственный недостаток оформления. Двухтомник стилизован под издание XIX века, но стилизация не натужная и не кричащая. Культурная, как принято говорить. Формат, форма переплета, шрифт, верстка, реалистичные иллюстрации — все это навевает мысли о связи эпох и о вечном. К тому же к двухтомнику приложена старинная карта с нанесенным на нее маршрутом путешествий героя и рассказчика.
В издании использованы рисунки, сделанные в 1896 году Уолтером Пэйджетом, которые считаются едва ли не лучшими в иллюстрировании «Робинзона» и к тому же самыми достоверными в смысле изображения деталей быта, одежды, вооружения и пейзажей. Иллюстрации Пэйджета, кажется, не несут никакого собственного «мэсседжа», отдельного от текста книги. Они именно иллюстрации — доскональные изображения того, о чем идет речь. Если в тексте сказано, что в бедного Пятницу попало три стрелы, будьте уверены: художник именно три стрелы и нарисовал. И от того царит в книге редкая по нынешним временам гармония. Гармония, которой даже сама «Вита Нова» не всегда может похвастаться. Возможно, в том-то и заключается истинная ценность сего уникального издания.

На вечере по случаю презентации книги, которую выпустило в свет петербургское издательство Vita Nuova, выступил Михаил Шемякин. По его словам, он «один из тех бронтозавров, кто лично знал Алексеева». И рассказал такую историю. В 1967 году у молодого тогда Шемякина состоялась выставка его иллюстраций к «Преступлению и наказанию». На следующий же день после ее открытия кто-то из «доброжелателей» написал донос на художника. Ему потребовалась поддержка людей именитых, и один из таких известных — театральный художник Акимов — показал Шемякину фотографии иллюстраций Алексеева, обращая его внимание на то, как схоже их восприятие Достоевского. Шемякин переснял эти фотографии и долгое время хранил у себя. Когда он сам был вынужден уехать из России и поселиться в Париже, то несколько лет искал адрес Алексеева. И в итоге один из французских искусствоведов показал ему вид из его собственного окна: вот, пройдите этой дорожкой, и там будет дом Алексеева...
А правнук классика Дмитрий Андреевич Достоевский на этом вечере сказал так: «Я воспринимаю Достоевского во многом при помощи генного аппарата, который он мне передал. Так вот: из всех иллюстраторов Алексеев самый «достоевский».
Это новое издание стало возможным во многом благодаря содействию Всемирного клуба петербуржцев и племянницы художника Елены Федотовой.

Свой день рождения «Вита Нова» отмечает выставкой книжной графики в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме. В Экспозицию вошло более ста работ известных художников-иллюстраторов — Бисти, Ващенко, Кабанина, Трауготов, Яхнина и других.
17 мая в Меншиковском дворце при участии Всемирного клуба петербуржцев состоится вечер, посвященный пятилетию издательства. В его программе представление только что выпущенного в свет романа Ф. М. Достоевского с иллюстрациями А. Алексеева.
Выдающийся график, основоположник анимации Александр Алексеев (1901 — 1982) большую часть жизни провел во Франции и США. С его иллюстрациями вышло более сорока книг, в том числе и произведения русской литературы. Но ни разу иллюстрации художника не были изданы с текстами на русском языке.
Издательство «Вита Нова» реализует программу «Алексеев и русская литература». В настоящее время к выпуску готовится роман Льва Толстого «Анна Каренина» с иллюстрациями Александра Алексеева.