Публикации

Профессор Б. В. Аверин, научный руководитель Софии Старкиной, подчеркнул: многие великие писатели имеют свои энциклопедии, и монография Старкиной — это именно "энциклопедия Хлебникова". В самом деле, в издание, помимо подробной хроники жизни поэта, вошли его письма и дневники, воспоминания современников, несколько сотен иллюстраций. Б. В. Аверин заметил: "Из его биографии вырастает очень сложный и очень привлекательный человек… Когда я это прочел, Хлебников стал мне ближе". Профессор выделил также замечательные комментарии автора к произведениям Хлебникова и редкие фотоматериалы, приведенные в издании.

Ведущий вечера поэт и критик Арсен Мирзаев предсказал, что по этой монографии еще долгие годы будут изучать творчество Хлебникова. В свою очередь, директор "Вита Новы" А. Л. Захаренков поблагодарил всех, кто участвовал в создании книги. София Старкина призналась, что биография Велимира Хлебникова стала своего рода провокацией, чему она сама несказанно рада. Кстати, благодаря усилиям исследовательницы был создан сайт Хлебникова и отремонтирован музей поэта в Астрахани.

Арсен Мирзаев представил литературное приложение к биографии — сборник "Венок Поэту", в который вошли стихотворные посвящения Будетлянину. Затем Дмитрий Григорьев и Михаил Яснов прочли стихи, посвященные поэту. Завершился вечер чтением стихов Саянхо Намчылак. Во время презентации любители поэзии смогли увидеть иллюстрированные издания Хлебникова, выпущенные при жизни поэта, и приобрести новые книги издательства "Вита Нова".

Он писал самые сложные и самые простые стихи. Над сложностью его поэтических образов до сих пор ломают головы филологи всего мира. Его простота внятна даже маленьким детям. "Так на холсте каких-то соответствий вне протяжения жило лицо..." Андрей Вознесенский отдыхает, хотя еще не родился. Но и: "Русь! Ты вся поцелуй на морозе!" — написано до рождения Николая Рубцова. "Мне много ль надо? Коврига хлеба и капля молока, Да это небо, Да эти облака!" — так восхитительно просто до него никто не писал.
Он был рассеянным человеком и мог за обедом вместо куска хлеба поднести ко рту коробок спичек. В это время он изобретал "геометрию чисел", связывал время с пространством и выводил научный "закон поколений", расчертив в школьной тетрадке не только всю прошлую, но и будущую историю, став непризнанным русским Нострадамусом. В 1912 году он с абсолютной точностью назвал год революции. А вот его соратник Маяковский ошибся: "В терновом венке революций грядет шестнадцатый год". Маяковский называл его своим учителем, а сам он считал своим учителем холодного эстета Михаила Кузьмина.
Он родился в благополучной дворянской семье ученого-натуралиста, в будущем основателя первого в СССР природного заповедника в Астраханской области. Он хорошо знал французский язык и прекрасно разбирался в повадках птиц. Получил математическое образование в одном из лучших высших учебных заведений России — Казанском университете. А умер в страшных муках от холеры в крестьянской бане, куда сам просил положить его, чтобы не пугать своими стонами детей родной сестры. В 1960 году его перенесли с сельского погоста на престижное Новодевичье. Но до сих пор остается вопрос: его ли прах там покоится или — по ошибке — какого-то неизвестного новгородского крестьянина?
Это он написал самые возвышенные стихи о смерти:
Когда умирают кони — дышат,
Когда умирают травы — сохнут,
Когда умирают солнца — они гаснут,
Когда умирают люди — поют песни.
О своей смерти он знал заранее, как и о дате революции: "Люди моей задачи часто умирают в тридцать семь лет".
В 20-е годы на поэтическом собрании его избрали Председателем Земного Шара. С тех пор на это звание никто не претендовал.
Памятник ему стоит в Калмыкии, в селе Малые Дербеты бывшей Астраханской губернии, где он родился "в стане монгольских исповедующих Будду кочевников — имя "Ханская ставка", в степи — высохшем дне исчезающего Каспийского моря". Накануне его юбилея в Астрахани, где прошло детство поэта, состоялись литературные чтения и была присуждена скромная краеведческая премия размером 5000 рублей. В Москве в Козицком переулке прошла выставка, посвященная его другу, художнику Петру Митуричу. В издательстве "Вита Нова" вышла замечательная полная биография поэта Софьи Старкиной под названием "Велимир Хлебников. Король времени". Это почти все, чем Россия вспомнила юбилей Хлебникова.

«Мастера» иллюстрировали замечательные художники, и поэтому для всякого, кто берется создавать собственную графическую версию романа, помимо уже упомянутых сложностей возникает мотив соперничества. В этом смысле «Мастер и Маргарита» для художника, наверное, то же самое что «Гамлет» для актера важная веха а то и вершина творческого пути.
К работе над булгаковским романом петербургские художники братья Александр и Валерий Трауготы пришли не случайно. За многие годы в книжной графике они проиллюстрировали библиотеку в несколько сотен томов — от античности до наших дней. И обращение к «Мастеру и Маргарите» оказалось в каком-то смысле естественным. С одной стороны, художники не могли пройти мимо книги такого масштаба, с другой стороны — они еще помнят время, описанное в «московской» части романа им знакомы реалии и сама атмосфера довоенной Советской России.
Интересно, что первоначально создавались не столько иллюстрации, сколько графические листы «по мотивам» романа. Листы настолько яркие и необычные, и настолько сложные в полиграфическом исполнении, что, вероятно, они и должны были остаться станковым циклом. Однако издательство «Вита Нова» предложило художникам подготовить полноценную книгу, в которой был бы сделан акцент на графическую интерпретацию романа. Художникам была предоставлена полная свобода от создания образов до разработки оригинал-макета.
Работа над книгой продолжалась два года. Братья Трауготы проделали гигантский труд. Те 256 иллюстраций, что вошли в книгу, — это лишь вершина айсберга, едва ли не каждый рисунок имел несколько вариантов. Художники использовали сложную смешанную технику акварель, гуашь и пастель, рисунки делались пером и кистью на черной бумаге «верже».
Надо признать, что выбрав для иллюстраций черный фон, художники сделали гениальный ход. Черный фон задает тон всему визуальному ряду. В нем видится и тьма, накрывшая Ер-шалаим, и грозовое марево над Москвой, и адский мрак, и беспросветность существования в тогдашней России. Из этой тьмы и возникают персонажи, очерченные легким белым штрихом придающим рисунку таинственность и призрачность. А яркие пятна пастели делают картину завораживающе красивой.
Духу романа как нельзя лучше соответствует и свойственная графике Трауготов манера изображать одного и того же персонажа одновременно в разных ракурсах, сближать разные пространственные и временные планы в рамках одного рисунка. Благодаря этому словно бы оживает сама вибрирующая ткань романа, в которой прошлое и будущее постоянно меняются местами, фантасмагория просвечивает сквозь реальность, а реальность всегда готова обернуться то ночным кошмаром, то полуденной грезой.
Блестящая работа художников потребовала и соответствующих усилий издательства — нельзя было допустить, чтобы недостойное полиграфическое исполнение испортило впечатление от великолепных иллюстраций. Для того, чтобы сохранить черный цвет фона — самый сложный цвет в полиграфии, каждая из 256 полосных иллюстраций была покрыта лаком. А текстовые страницы книги были затонированы — дабы не возникало режущего глаз резкого контраста. Переплет из черной кожи и кроваво-красный форзац, тиснение фольгой в шесть цветов и специально укрепленный корешок — это звучит как песня для библиофила.
Что касается справочного аппарата, то книга почти академична история создания романа и подробнейшие комментарии Г.А. Лесскиса, статья М. О. Чудаковой о советском лексиконе, сейчас уже почти забытом, сделают честь любому изданию. Но, конечно, прежде всего это книга художников, что становится ясно каждому, кто возьмет ее в руки. Книга-выставка, книга-альбом, книга для рассматривания, для внимательного вглядывания, книга, каждая иллюстрация которой поможет по-новому увидеть и сам великий роман, и его героев, и автора (ведь недаром внимательный взгляд найдет в трауготовском Воланде не случайное сходство с Булгаковым).

Инна ЮЩЕНКОВА

Библейская притча о Ноевом ковчеге достаточно часто находила свое отображение в реальной человеческой истории. Низвергающаяся вода поглотила и уничтожила все живое на земле. В Ноевом ковчеге были оставлены и собраны только самые лучшие представители этого Живого, чтобы потом заново заселить землю благотворным материалом и дать ему возможность распространиться на всей планете.
Нечто подобное произошло в начале прошлого столетия в России, только не водяной поток стал бедствием и ужасом, а жестокость и кровопролитие Речь идет о революции и Гражданской войне, приведших к истреблению интеллигенции и аристократии — лучшей части и основы тогдашнего государства. Те, кто смог спастись, уехав за границу, и стали «ковчеговскими скитальцами». Они, как осколки одного целого, разлетелись по миру. Но, вынужденно покинув свою Родину, не растворились в других культурах, не обезличились, а старались объединиться, дабы воссоздать ту целостность и силу, которую они некогда представляли. Они выделились в отдельный, особый класс людей — русские эмигранты первой волны. Неоспоримо влияние их на развитие культур тех стран, куда эмигрантов занесла судьба и где они так и не стали до конца своими. Большинство из них к этому и не стреми—
лись, потому что, как бы no-разному ни складывались их жизни вне родины, изгнанников объединяло одно — любовь к России, которую они пронесли до конца дней. России они посвятили и свое творчество. В нем был не только крик одиночества русских людей в чужой стране, но и активный поиск гармонии, красоты и истины. Безусловно, люди, прожившие долго в другой культуре, в другом быте и ритме, климате и укладе, в странах с иными обычаями и нравами, меняются, проходят какой-то процесс ассимиляции. Но то, что унаследовано с корнями, трудно или даже невозможно стереть! В творчестве выдающихся эмигрантов — русская душа, русское мироощущение. Многие имена русских эмигрантов давно вписаны в историю мировой культуры, широко признаны за рубежом. Зато в Советском Союзе в большинстве своем они находились или под запретом, или в полном забвении.
Отрадно, что теперь в своих произведениях вернулись на Родину те эмигранты, чей талант высоко оценен и почитаем в цивилизованном мире. Однако же и из них мы знаем далеко не всех
В последнее десятилетие в Санкт-Петербурге проводилась большая работа по возвращению культурного наследия российской эмиграции. Организовано несколько международных научных конференций, выпущено большое количество тематических книг, состоялись художественные выставки, культурные акции, вышло несколько документальных фильмов, средства массовой информации посвятили немало материалов русскому зарубежью Неравнодушной реакции общественности способствует деятельность в этом направлении Государственного Эрмитажа, Русского музея, Санкт-Петербургского государственного университета, Института российской истории, Всемирного клуба петербуржцев, общественного объединения «Золотая Книга Санкт-Петербурга», Института истории искусств Большую лепту в столь благородное дело внесли музеи Анны Ахматовой, Федора Достоевского, политической истории России, Музей Меншикова, Музей артиллерии, транспортных войск и войск связи, Дягилевский центр, библиотеки города.
Александру Алексееву были посвящены и выставки, и фильмы, и книга, и культурные акции, и газетные, и журнальные публикации. Кстати, первая о нем в Петербурге статья вышла несколько лет назад именно в газете «Секретные материалы».
Алексеев был личностью леонардовского типа. Его называли «инженером и теоретиком» мультипликации за самое его знаменитое изобретение — «игольчатый экран», с помощью которого Алексеев снимал фильмы и создавал свои удивительные по настроению и эстетике иллюстрации. Другой его метод «тотализации иллюзорных тел на экране» позволяет считать художника праотцом компьютерной графики. Александр Алексеев обладал безусловным литературным дарованием, тонко чувствовал музыку — он «прорисовывал» ее в своих фильмах «Ночь на Лысой горе», «Картинки с выставки», «Три темы» (Модест Мусоргский), как книжный график Алексеев, оформив почти полсотни книг, отдавал приоритет русской классике. Он иллюстрировал произведения Пушкина, Толстого, Гоголя, Достоевского, Пастернака и даже — Слово о полку Игореве и «Русские сказки» Афанасьева.
Книги с иллюстрациями Алексеева были изданы на французском, английском, немецком и других языках, кроме — русского. Увидеть книгу со своими иллюстрациями, изданную в России, — было главной мечтой художника, увы, так и не сбывшейся при его жизни.
«Братья Карамазовы» — один из самых русских романов. Прожив большую часть своей долгой и драматичной жизни во Франции, Алексеев не только не утерял своей «русскости», но даже культивировал ее, цеплялся за все русское, любил и хранил в сердце образ своей Родины. В его доме не только говорили по-русски — он устраивал вечерние чтения на русском языке, заставлял дочь учить стихи русских поэтов. Выдающийся художник современности Михаил Шемякин, вероятно, сегодня единственный из россиян, близко знавший Алексеева во времена своего изгнания во Францию, друживший с ним и глубоко почитавший его, рассказывал, что в момент их знакомства перед ним «предстал седой импозантный мужчина, очень аристократической внешности, говоривший на рафинированном, старом еще петербургском языке. От него просто веяло старой Россией... Он очень щепетильно относился к русской речи... С какой въедливостью педанта он меня поправлял, если какое-либо слово или какую-то фразу, по его понятиям, я произносил не так, «как говорили у нас в Петербурге1» Последнее он неизменно подчеркивал. От кончиков ногтей до корней волос Алексеев был и оставался безупречным, благородным петербуржцем. И, бесспорно, русским художником».
Действительно, все творчество Алексеева дышит Петербургом, его гравюры и фильмы будто сотканы из дождя, который так часто посещает наш город Тени, полутона, размытые очертания, настроение, все словно срисовано с города на Неве. Храня образ Петербурга глубоко в сердце, Алексеев всегда рисовал его по памяти и помнил до тончайших подробностей, хотя он покинул город в восемнадцать лет, завершив учебу в Первом кадетском корпусе, который был расположен во Дворце Меншикова. Именно потому здесь и проходят акции, связанные с именем художника В кадетском же корпусе, в далеком детстве, впервые стали проявляться и были отмечены редкие художественные способности юного Саши Алексеева.
Друг Алексеева - министр культуры Франции, писатель, философ, исследователь искусства Андре Мольро — называл роман «Братья Карамазовы» «пятым Евангелием». Возможно, прийти к такому выводу ему помогли и иллюстрации Александра Алексеева, созданные в 1929 году Они глубоко проникновенны и наполнены легкой грустью, но в то же время в гравюрах есть тончайшее чувство юмора. Алексеев умел прочувствовать духовный склад автора, чью книгу он иллюстрировал. Правнук писателя — Дмитрий Андреевич Достоевский — отметил феноменальное сходство иллюстраций Алексеева с зарисовками к роману самого писателя. Алексеев не мог видеть и знать эти рисунки, почерпнуть оттуда визуальные представления Достоевского. Художник максимально приблизился к мироощущению автора и при этом все-таки остался самим собой. Уровень таланта Алексеева делал его соавтором каждого литературного произведения, которое он оформлял.
В России впервые вышла книга с иллюстрациями Александра Алексеева — всемирно признанного мастера книжной графики. «Русский ковчег» наконец причалил к родному берегу.

ГЕННАДИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ: «ДЛЯ МЕНЯ АЛЕКСЕЕВ – ФИГУРА НЕПРЕВЗОЙДЕННАЯ»

Виктор ЛЕОНИДОВ

— Я занимаюсь собиранием книжной графики очень много лет, но Алексеев перешиб все! После него уже ничего не воспринимаю. С удовольствием собрал бы все книги Алексеева, но их у меня и так много — тридцать! — с гордостью сказал в нашей беседе Геннадий Николаевич Рождественский.
Мне тогда подумалось, что столь восторженная оценка творчества Александра Алексеева таким ценителем, как Рождественский, дорогого стоит. Геннадий Николаевич — выдающийся русский дирижер, лауреат множества отечественных, зарубежных и международных премий. В творчестве дирижера и иллюстратора есть много общего: и тот, и другой предлагают свою интерпретацию музыкального или литературного материала. А интерпретация, как определил Рождественский, — «компонент сочинения». Эти два мастера   Алексеев и Рождественский — великолепные интерпретаторы, как отдающие должное классике, так и представляющие свое убедительное, новаторское художественное мышление. Ихтворческая общность выявляется и в том, что у обоих — взыскательный утонченный вкус, незаурядное литературное дарование, острое чувство театральности. Поразительно и совпадение пристрастий Алексеева и Рождественского. Свидетельством тому — обращение к одним и тем же сюжетам, одной драматургии, к одним музыкальным произведениям К примеру, Алексеев создал циклы иллюстраций к «Игроку» Достоевского, «Носу» Гоголя и фильм «Нос», несколько фильмов на музыку Мусоргского Рождественский поразил своим прочтением оперы Шостаковича «Нос», «Игрока» Прокофьева, «Ночи на Лысой горе» Мусоргского, оркестровкой его «Картинок с выставки».
— Я не встречался с Алексеевым, — с сожалением говорил Геннадий Николаевич. — Когда стало возможным общаться с эмигрантами, его уже не было в живых. Знакомство с его творчеством началось с иллюстраций к «Пиковой даме». По-видимому, это — одна из лучших работ, хотя его творчество все находится на самом высоком уровне. Иллюстрированной книгой я интересовался давно, и моим кумиром был Александр Николаевич Бенуа. Правда, до того момента, когда я познакомился с творчеством Алексеева. Для меня он — фигура непревзойденная, не только в русской, но и в мировой книжной иллюстрации. Вероятно, дуализм его дарования — художник и кинематографист, изобретатель игольчатого экрана — способствовали этому феноменальному результату.
Графика Алексеева стала весомой частью уникального собрания Рождественского и неслучайно включена в его, не имеющую аналогов, книгу «Треугольники»
Эта книга — теоретическое исследование и своеобразный практикум по искусству, она полна ярких воспоминаний, красноречивых частных примеров и убедительных обобщений. В ней глубокие и нередко парадоксальные размышления маэстро о музыке, литературе, искусстве, об истории, культуре России и Европы. О многих фактах, именах, произведениях российский читатель узнает из этой книги впервые. В том числе — и об Алексееве, о котором долгое время на родине знали лишь узкие специалисты. Иллюстрации Алексеева приводились лишь в буклете московского Музея кино к выставке графики Алексеева, в буклетах петербургских музеев политической истории России и Федора Достоевского, на выставках иллюстраций Алексеева к «Анне Карениной» и «Братьям Карамазовым». Для узкого круга читателей рассчитана и книга Всемирного клуба петербуржцев «Безвестный русский — знаменитый француз», вышедшая очень небольшим тиражом.
В книге же «Треугольники» Алексеев незримо присутствует даже там, где нет прямого упоминания о нем Например, автор рассказывает о режиссере и актере Жорже Питоеве и его театральной труппе — Алексеев в Париже работал у Питоева художником-декоратором, оформил спектакли, познакомился там со своей будущей женой, матерью его единственной дочери и творческой единомышленницей Александрой Гриневской.
Большая глава книги посвящена Рудольфу Нурееву, бравшему у Геннадия Николаевича уроки дирижерского мастерства. Несмотря на изрядную разницу в возрасте, Александра Алексеева и Рудольфа Нуреева связывала трогательная долголетняя дружба, основанная не только на любви художника к балету. У эмигрантов Алексеева и Нуреева были три общих города в судьбе — Уфа, Санкт-Петербург и Париж. После смерти отца дружбу с Нуреевым    продолжала дочь Алексеева Светлана.
Рождественский — не только высококомпетентный ценитель искусства. Он — создатель, но и гурман, способный глубоко эмоционально постичь подлинную суть созданного другим мастером.
Геннадий Николаевич листал передо мной книги с иллюстрациями Алексеева:
— Вот открываем наугад книгу — «Сказки Гофмана», смотрим любую иллюстрацию — потрясающе! Посмотрите, какой свет — это же просто излучение. И ведь его картины всегда в движении, абсолютно не статичны. Я собрал почти все его книги, включая «Анну Каренину», которая не есть книга: дочь Алексеева просто издала более ста иллюстраций к роману Толстого. А текста там нет. Но, когда вы смотрите эти иллюстрации без текста, все равно возникает ощущение, что вы читаете книгу. Это совершенно поразительно!
У меня есть его Слово о полку Игореве, уникальный экземпляр — там два автографа, Алексеева и Филиппа Супа, переводчика этой книги на французский язык. Видите, здесь тексты и на французском, и на старославянском. Труд адский, но Супо был поклонником Алексеева и писал о нем еще в двадцатых годах.
И, конечно, я бы еще отметил «Братьев Карамазовых» — это замечательно! Мне, откровенно говоря, менее близок «Доктор Живаго», хотя это лучшее, что есть иллюстративного к «Живаго». Ведь у многих представление об этом романе лишь по плохим фильмам.
А вообще Алексеева все меньше и меньше на книжном рынке, — искренне посетовал Рождественский.
И фильмы его — это просто шедевры, и их тоже нужно распространять. .. Суть его изобретения — игольчатого экрана — в том, что этот экран может впитывать в себя внешнее строение мироздания и лотом отдавать его в какой-то увеличенной проекции. Никто же этим больше не занимался...
Игольчатый экран Алексеев использовал как для создания фильмов, так и для книжной графики Наследование «излучающей» алексеевской эстетики мы можем наблюдать в творчестве талантливого российского аниматора Юрия Норштейна, фильмы которого произвели особое впечатление именно на Алексеева, состоявшего в жюри одного из международных конкурсов-фестивалей анимационного кино. Свидетельствуют, что Алексеев сказал: «Теперь я могу спокойно умирать — у меня есть последователь»
И здесь как бы замыкается этот удивительный круг. Последователь Алексеева Юрий Борисович Норштейн как-то признался, что он продолжительное время целенаправленно посещал выступления Геннадия Рождественского. Любовь к музыке здесь была не основной причиной: художник ходил делать зарисовки, «списывать с натуры» поразительную, богатейшую мимику маэстро для своей «Шинели».

Специально для нынешнего издания были переведены на русский язык пропущенные ранее фрагменты, исправлены фактические неточности и ошибки в написании географических названий. Так что внимательные читатели, истинные поклонники «Робинзона Крузо» будут сидеть над книгой с карандашом и сверять: как было — как стало. И окончательный восторг — подробная и живописная карта путешествий Робинзона, стилизованная под XVIII век.
Издания, которые сами по себе произведение искусства, безусловно, нужны. Они превращают процесс чтения в приятный магический ритуал. Правда, стоят недешево, поэтому участниками ритуала будут финансово успешные люди.