С творчеством Александра Алексеева, выдающегося графика и режиссера-аниматора, еще в 60-е годы меня познакомил Николай Акимов. Произошло это так.
    …У меня была выставка в консерватории им. Римского-Корсакова. Выставка для того времени очень скандальная, «нон-конформистская», как ее тогда окрестили. Остро нужны были люди, способные хотя бы на несколько дней защитить ее своими именами.
    Первым защитником стал Слава Ростропович, преподававший и в Петербурге, и в Москве. Примчавшись в консерваторию из Москвы, он написал: «Увидел выставку Михаила Шемякина. Гениально! — Лауреат Ленинской премии Мстислав Ростропович». Это была первая поддержка.
    Вторую же оказал Николай Павлович Акимов, возвращавшийся из Парижа, куда он возил постановку «Дело Сухово-Кобылина». Ему сообщили о грозящем аресте выставки, и прямо с аэропорта Акимов приехал в консерваторию. Он посмотрел мои иллюстрации к роману «Преступление и наказание», отозвал меня в сторону и сказал: «Я только что познакомился в Париже с гениальным художником — Александром Алексеевым, и я поражен, насколько велико у вас совпадение во взглядах на оформление Достоевского! Как оно адекватно!» Затем отошел в коридорчик, порылся в своем чемодане и через несколько минут вернулся с папкой, из которой вынул и продемонстрировал несколько произведений Алексеева. Это были иллюстрации к «Запискам из подполья», выполненные на знаменитом «игольчатом экране». И я был поражен действительно схожестью: та же тональность, то же «покадровое» решение, когда фигура то наличествует, то исчезает, кто-то появляется в дверях… Раскадровка сюжета!
    Естественно, я сразу влюбился в эти работы и тут же попросил Акимова, с которым мы дружили, о возможности сделать мне фотокопии. Я понял, что они мне просто необходимы для моего развития и творческого кругозора. Тот с удовольствием удовлетворил мою просьбу.
    Фотокопии гравюр Алексеева я с любовью держал у себя до моего изгнания в Париж, а потом не преминул их получить и в Париже — это удалось через знакомых дипломатов. Вот, насколько произведения А. Алексеева не оставляли меня равнодушным!
    В то же время я пытался разыскать самого Алексеева, зная, что мы теперь живем в одном городе.
    Место моего проживания было тогда на Плас Елизиа. Однажды ко мне пришел один французский искусствовед, и я, как всегда, стал допытываться, где же живет этот удивительный художник российского происхождения. Тот подошел к окну, и я услышал ответ: «Вон дом напротив. Если войти во двор, пройти прекрасный сад, вот там как раз живет и работает Алексеев».
    Стоит ли говорить, что буквально уже через несколько часов я был у Александра Алексеева!
    Перед мной предстал седой импозантный мужчина, очень аристократической внешности и обладающий рафинированным, старым, еще петербургским языком. От него просто веяло старой Россией, в самом высоком смысле этого слова!
    Я передал приветы от Николая Павловича Акимова и показал Алексееву фотокопии его работ, которые были у меня под мышкой. Конечно же, сознался, что они мне безумно нравятся, что я мечтал познакомиться с художником, создавшим их.
    Этот момент положил начало нашей долголетней дружбе. Я часто посещал Александра Алексеева. Как правило, приходил к нему пустым, а возвращался всегда нагруженный подарками — замечательными оригинальными иллюстрациями. Так что у меня скопилась довольно приличная коллекция алексеевских работ. По большей части это были творческие обращения к русской литературе, знатоком и ценителем которой и был Алексеев. Он очень щепетильно и сам относился к русской речи. Считается, что я довольно неплохо говорю по-русски. Но, тем не менее, с такой въедливостью педанта он меня поправлял, если какое-либо слово или какую-то фразу, по его понятиям, я произносил не так, «как говорили у нас в Петербурге»! Последнее он неизменно подчеркивал. От кончиков ногтей до корней волос Алексеев был и оставался безупречным, благородным петербуржцем. И, бесспорно, — русским художником.
    Учитывая эмигрантскую судьбу Алексеева, трудно не заметить свойственной ему российской меланхолии. Я думаю, что большой отпечаток на его творчество наложили и ностальгия, и сам характер сумеречного, почти призрачного города на Неве, любимого им города, который он вынужден был покинуть. Питерской чертой его творчества была и та «легкая сумасшедшинка», столь необходимая каждому высокому произведению. Она, конечно, всегда присутствует у Алексеева, как в иллюстрациях, так и в его фильмах. Это обычно тонко улавливали и отмечали такие рафинированные и чуткие к нюансам люди, как французы.
    Иллюстрация — вообще, вещь довольно опасная. Ведь художник-иллюстратор находит образы к определенному произведению, решает их в своем ключе и одновременно как бы навязывает читателю. Вот у Алексеева присутствовала какая-то особенная деликатность в подходе к литературным произведениям. В его иллюстрациях подкупает именно отсутствие навязывания своего воззрения. При этом художник остается самим собой: взгляд на мир совершенно прозрачный и четкий, ясно выраженный, практически отсутствует гротеск. И когда сам Алексеев говорил, что, к примеру, его Анна Каренина — «это одна из возможных Анн Карениных», он не кокетничал. Как художник он обязан был верить только в свое видение, которое он стремился раскрыть читателю. Есть десятки, если не сотни вариантов иллюстрирования романа «Анна Каренина». Иллюстрации же Алексеева раскрывают дух произведения и одновременно не давят! Именно это — деликатный и тончайший фактор, присущий только таким мастерам, как мой любимый Фонвизин, как Митрохин, Фаворский. В этом ряду наиболее значительных и действительно больших мастеров книжной графики стоит и Александр Алексеев.
    Уникальность его творчества очевидна.
    Когда-то, в свое время, Пабло Пикассо изрек фразу о начале творческого пути, которая до сих пор меня восхищает и поражает: «Все в юности мы подражали Сезанну или Эль Греко. Но никто из нас никогда не осмелился подражать Веласкесу». Я задумался: насколько же правильная мысль! Была ведь целая школа «сезаннистов», работавших в рамках и канонах Сезанна и действительно походивших на него. Возможно перенять и такое, как бы неестественно электрическое на темном фоне освещение у Эль Греко, вытянутые фигуры. Пикассо признается, что зачастую его работы «голубого периода» — это «вытяжки» из Эль Греко и подражание ему.
    Александр Алексеев относится к такому разряду художников, которого всегда можно узнать, но подражать ему невозможно! У него — свой, неповторимый взгляд, как у Веласкеса, окутанный той тайной, которая не подлежит разгадке.
    Вроде бы — всё просто, всё четко, всё ясно, нет никакой умышленной и натужной деформации, карикатурности. Всё — на месте, но и всё принадлежит только одному творческому лицу.
    Алексеев — необычайно и по-своему авангарден. И в изобретении ряда художественных технологий, особенно — знаменитого экрана, который я удостоился чести видеть, и даже несколько освоить. И — в создании первых, совершенно фантастических, объемных мультфильмов. И даже в том, что все его произведения, выполненные на экране, фотографировались, затем «стирались» и оставались только на слайдах. Это тоже было для того времени уникальным явлением.
    Вообще, — чисто театральный подход Алексеева к иллюстрированию, тональность, покадровость, — всё было абсолютно новым. Для своего времени Алексеев, безусловно, явился новатором. А любой новатор, достигший уровня великого мастерства, становится вечным в искусстве.
    …Тогда, в Париже, с течением времени мы перебрались на новую квартиру, затем мне пришлось уехать в Америку. И наша живая связь с Алексеевым как-то прервалась.
     Но, тем не менее, воздавая художнику должное, я поместил о нем целый раздел в выпущенном мной первом томе — своеобразном памятнике нон-конформистскому движению. Книга включала в себя материалы о художниках, вынужденных уехать из России или которых «уехали». Это была большая подборка иллюстраций Алексеева к «Носу» Гоголя, фотографии у игольчатого экрана, описание экрана и творческая биография художника.
    Так что я был одним из первых, кто «заслал» в Россию имя Алексеева и его работы. Тот, пусть и небольшой тираж, — всего четыреста экземпляров, — был рассчитан на Россию.
     Теперь — новый виток продолжающейся истории открытия имени Александра Алексеева российским читателем. Издательство «Вита Нова», — пожалуй, единственное в России издательство такого высокого уровня, где непреложны серьезный отбор иллюстраторов и бережный подход к книжному искусству.
     Замысел — подарить российскому читателю книги с иллюстрациями такого замечательного мастера, как Алексеев, — благородная святая задача. Тем более, что книги с графикой Алексеева издаются России впервые.
    Я думаю, это — большое событие в художественном и литературном мире.

Михаил Шемякин